Спортивное, блистательно здоровое тело всегда было мощной эмблемой пропаганды, начиная еще с античных Олимпийских игр. Так уж искони устроено наше мышление: мы считаем – там, глубоко внутри – свой внешний облик подобным Космосу и любую неправильность воспринимаем как вселенскую катастрофу и позорное общественное клеймо. «Mens sana in corpore sano», в здоровом теле здоровый дух, ну а болезнь, уродство – все это не только недуги тела, но и немощь души… Думаю, что каждому современному читателю открывается только лишь немощь подобной мифологии. У нее есть свои тупики, крайние проявления в общественной жизни прошлого века, действительно – вопреки чаяниям строителей светлого будущего – приведшие к той самой вселенской катастрофе…
К 1937 году в Европе сложилось три мощных режима: сталинский СССР, гитлеровский Третий Рейх и муссолиниевский итальянский фашизм. Состязаясь (пока еще на поприще культуры), все они привезли на легендарную Всемирную выставку в Париже свои павильоны и символы. В Германии совсем недавно прошла активная кампания против модернистского «дегенеративного» искусства, и теперь вкусами заправляет Йозеф Торак, чья до неприличия суровая и мускулистая скульптура «Товарищество» фаллически агрессивно маячит напротив шедевра сталинского гигантизма, павильона Бориса Иофана, увенчанного «Рабочим и колхозницей» Веры Мухиной.
Справедливости ради, стоит отметить, что советский павильон с его динамическим прорывом ввысь, устремлением к всемирно-исторической славе смотрелся куда выигрышнее немецкого: грузная громада Альберта Шпеера с нахлобученным поверх имперским орлом выглядела как банальный пастиш на скверно усвоенную античность. К слову, Шпеер и Гитлер, по совместительству архитектор-любитель, придумали целую «теорию руин» под свой павильон: нацистские здания непременно должны были пережить Тысячелетний Рейх и служить благоговейным потомкам назидательными образцами гармонии и могущества. То есть эта эстетика с самого своего основания была мертвой…
Как и любая монументальная пропаганда, какие бы «благие», на первый взгляд, цели она ни преследовала. В спорте и телесности она использует только агрессию и чистую, лишенную личностного начала функциональность. Субъективизм самовыражения, предполагающий в том числе и эстетику «неправильности», «деформации» (то самое «я так вижу») отвергает слепое сплочение вокруг очередного вождя народов, фюрера или дуче.
Индивидуальное тело в этом всегда консервативном на гране кича искусстве – это только безликий символ некоего политического «тела народа», собирательный образ
Эти убийственно целостные и прекрасные тела сталкиваются тяжелыми скульптурными лбами на авансцене истории, в театре боевых действий… Остается только гранитная крошка, руины, стыдливо разбираемые по кирпичикам политкорректными потомками, и толстенные глянцевые альбомы – для ностальгирующих умов…
Двадцать шестого апреля 1937 года немецкий легион «Кондор» разбомбил испанский городок Гернику. Погибло около 250 человек и 75% построек. Великий эгоист Пабло Пикассо откликнулся на это событие легендарной «Герникой» – огромным политическим модернистским панно о страданиях свободного тела под гнетом идеологий; полотно было показано на той же Всемирной выставке в Париже как лозунг, громкий укор всему этому бесчеловечному неоклассицизму. «Вы это сделали?» – спросил у Пикассо, показывая на «Гернику», нацистский офицер. «Нет, – ответил, как рассказывают, художник, – это сделали вы».
